|
Существует практическая инструкция, которая обязывает католических и православных священников информировать друг друга о своих планах и методах деятельности, чтобы избежать прозелитизма. Вместе с тем существует Баламандское соглашение, в которым установлено, что религиозная свобода требует, чтобы верующие могли, в частности, в конфликтных ситуациях выразить свое мнение и без давления извне решить, с какой Церковью им пребывать в общении — с Православной или Католической.
Конечно, все это не может устранить ощущение своего рода незавершенности, или малой продуктивности экуменического диалога. Даже совместно принятые решения далеко не во всех патриархатах вызывают одинаковую реакцию, а православных Церквей, как известно, много. Особая статья — Московский Патриархат, отношение которого к католикам все еше несвободно от груза многовековых обид, в большей или меньшей степени обоснованных. Чтобы их преодолеть, необходима глубоко религиозная мотивация братского сотрудничества и — если угодно — понимание, что соблазн раскола подрывает авторитет обеих Церквей, Похоже, однако, что Католическая Церковь яснее осознает порочность ситуации, выказывает большую готовность положить конец многовековым недоразумениям.
В действительности трудно возразить тем, кто считает, что экуменический диалог с Московской Патриархией все еще находится в стадии односторонних предложений. Чаще всего дело не идет дальше спора о вещах, в сущности, второстепенных. Порой даже кажется, что сами понятия экуменизма или диалога в российском православии имеют какое-то свое, особое, не зафиксированное традиционными словарями значение — с оттенком «обращения», скрытого прозелитизма или конкуренции. Как и девять веков назад, политика, а точнее — оказавшаяся слишком крепкой связь алтаря и трона, играет не последнюю роль. С другой стороны, попытки российских католиков замкнуться в своем немногочисленном кругу, часто национальном, как в осажденной крепости, положительного влияния на взаимоотношения двух наших Церквей тоже явно не оказывают.
Выход из этой ситуации может быть только один — более глубокое осознание сущности веры в конкретных условиях. Нам никуда не уйти ни от самой веры, ни от наложенных ею нравственных обязанностей, в том числе и по отношению к окружающему нас миру, ни от позитивных и негативных ее проявлений — внутри конфессий и в собственной жизни. Нам, людям, следовало бы проявить большее великодушие и ответить доверием на доверие, поверить в Божью помощь с той безграничностью, которая сквозила хотя бы в этой молитве — Да будут все едино. А ведь необходимо было поистине Божье доверие человеку, чтобы поставить в зависимость от сотрудничества с ним существование Богочеловеческой и общечеловеческой саттито (общения).
|
