|
До сих пор вспыхивают среди поляков дискуссии: нужны ли были восстания, и что кроме новых лишений, страданий, гибели цвета нации нового подавления национальной жизни они приносили? Все аргументы pro et contra рациональны по отношению к политическим, милитарным и прочим аспектам, но при этом внеположны изначальной сути. А суть в том, что поляки просто не могли иначе, ибо такова их ментальность 9. Восстания были ее естественным и неизбежным самопроявлением в конкретных исторических условиях, созданных (или спровоцированных) внешними силами.
Это явственно просматривается от Барской конфедерации 1768-1772 (а именно она начинает традицию восстаний против оскорбляющих национальные чувства давлений извне) до Варшавского восстания (1944). Без Варшавского же восстания при всей традиционной уже для поляков горечи утрат, поражений и кажущейся безысходности, без опыта функционировавшего тогда «подпольного государства» не было бы Солидарности, уже на наших глазах сыгравшей столь важную роль в воссоздании независимого и демократического польского государства — Третьей Речи Посполитой.
Если история — это то, что свершилось, то она не имеет альтернатив. Поэтому дискуссии о целесообразности и нецелесообразности восстаний могут играть лишь роль интеллектуальной гимнастики. В силу своей ментальности поляки последовательна отвечали на национальное унижение конспирацией, духовным сопротивлением и восстаниями-— и: это был единственно возможный для них исторический выход, единственно возможная самореализация нации, ее самозащита и самопроявление польской натуры.
И если ликвидация Польши была для соседних государств исторической необходимостью с точки зрения их интересов (так, как трактовались они в те времена), то для поляков исторической необходимостью было отстаивание самих себя — такими, какими они себя чувствовали - отстаивание всеми возможными с точки зрения именно их ментальности методами, способами и средствами. Понять другой народ можно, только поняв собственные его боли и желания, а не отчужденно обозревая его сквозь призму нашего самопонимания, видения других в перспективе только лишь нашей истории, в свете нашей привязанности к своей стране и своей культуре, не говоря уже о нашей самоидеализации и вере в свою особую миссию. Да и как мы — давняя» Российская империя, недавний СССР, нынешнее наше государство, самоназывающееся демократическим, — можем притязать на главенствующую роль по отношению к другим, если на протяжении собственной своей истории не смогли обустроить самих себя? Какой притягательный пример мы можем давать миру, если каждый раз огромная Россия теряла себя не под ударами внешних врагов, а саморазрушаясь изнутри?
В своих великих идеях святости и всемирности искренне, истово, одухотворенно — с русским размахом — любя всех и стремясь всех заключить в свои объятия, мы не понимаем, почему этих объятий так избегают? Почему в этих объятиях опасаются быть задушенными?
|
